Документы по "Делу" Сутягина

27.12.01 Последнее слово обвиняемого

Если честно, говорить мне сегодня грустно. Вот уже 2 года и 2 месяца я – совершенно невиновный человек – сижу за решеткой. Соседи по камерам и сотрудники СИЗО называют меня «политическим» и, в очередной раз посмотрев телевизор и почитав газеты, комментируют: «Н-да, сидишь ты ни за что…» А я все сижу и надеюсь, что хоть кто-нибудь да возьмет на себя труд начать разбираться в этом деле.

Признаюсь, в такой ситуации с нетерпением ждал речи гос.обвинителя. Надеялся, что после года судебного разбирательства он в чем-то разберется, откажется от абсурдных обвинений – хотя бы от самых абсурдных из них! – да просто конкретизирует, в чем же, собственно, он меня обвиняет. Как сказал в начале процесса председательствующий: «Вот прокурор выступит с речью, тогда и узнаете, в чем вас обвиняют, и будете защищаться.» «Поздновато, пожалуй», – подумал тогда я, но речи прокурора все равно ждал.

Как оказалось, напрасно! В речи государственного обвинителя я вновь услышал все те же – и даже еще дополнительно новые – необъяснимые обвинения. Вот, к примеру, Олег Борисович утверждает, что я-де «осознавал общественно-опасный характер» обзоров прессы, которые я делал для Кидда и Локк. Уж больше полутора лет я задаю один и тот же вопрос – и никак не могу уяснить логику подобного обвинения:
«На каком же, скажите, этапе работа эта становится «общественно-опасной»?
– На этапе приобретения газет?
– Или на этапе их чтения?
– Или когда я делаю какой-то вывод из прочитанного?
– Или когда я рассказываю о своем выводе кому-то?

Насколько я знаю из Конституции, ни одно из этих действий не является противоправным, то есть опасности для общества, по признанию самого же общества, не несет. Как же тогда одновременно эти же действия могут являться «общественно-опасными»?

Если Конституция верна, и ее статья утверждает, что эти действия опасности для общества не представляет, что я понимаю и с чем согласен – то как же тогда я мог бы одновременно «осознавать» «общественно-опасный» характер этих безопасных, по признанию общества, действий? Шизофренией я не страдаю, что установлено экспертами – а без нее две взаимоисключающие точки зрения в голове уместиться не могут. В таких условиях логика обвинения здесь совершенно непонятна. Скорее всего, она просто неверна. А значит, неверно и основанное на ней утверждение о моей виновности.

Однако, далее обвинение развивает эту лишенную логики мысль и прямо переходит к утверждению, что я будто бы осознавал, что совершаю шпионаж. (О, Господи! Шпионаж в форме чтения газет! И. Сутягин здоров. Кто же тогда здесь сумасшедший?!) Тут, правда, как снежный ком растут вопросы. Осознавал, говорите, шпионскую деятельность? А что же тогда блокнотики-то со «шпионской» информацией не выбрасывал и даже с собой их носил? Что же тогда прямо из дома и с работы по «шпионским» своим делам названивал? Что же это о «шпионстве» своем родным и друзьям рассказывал? И так далее – им несть числа, вопросам… Это я, наверное, тоже очень своеобразные предпринимал «меры конспирации», о которых говорил прокурор.

Правда, одновременно прокурор говорил и о том, что мое «мышление характеризуется высокой способностью к анализу, установлению логических связей». Хотя, если я и в самом деле так здорово устанавливаю логические связи, то, наверное, мог бы установить связь между хранением «шпионской» информации и возможным обвинением в шпионаже – это, конечно, если я, как говорил прокурор, «осознавал общественно-опасный характер своих действий».

Связь такую я не установил, блокнотики и газеты мирно лежали у меня дома, а теперь – на судейском столе. Тут уж что-то одно: либо хвалебная характеристика моим способностям неверна, либо тезис обвинения ошибочен. Но моя нормальность и логичность вроде бы уже установлена и вроде не вызывает сомнений ни у прокурора, ни у суда.

Значит, вывод гос.обвинителя об «осознании» ошибочен. Нестыковка с фактами получается, некая произвольность в их изложении и толковании.

Вообще, нестыковок в этом деле много. В одном только постановлении о предъявлении обвинения я, помнится, указал их больше сотни – на 13 страниц постановления!

Но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что сторона обвинения не пыталась до передачи дела в суд хотя бы часть нестыковок убрать. Пытались! Правда, несколько вольным путем. Я уж не буду говорить о внесении в официальный документ, каким является обвинительное заключение, заведомо ложных сведений. Такие «шалости» со стороны следователя уголовно наказуемы, так что я думаю, что суд или участвующий в деле прокурор с ними разберется. Тем более, что прокурор наверняка не забыл, как он, руководствуясь обвинительным заключением, уверял суд, что в протоколе написано одно – а суд, огласив протокол, обнаружил там нечто совсем другое.

Подобное – привычная в данном деле практика. Но были и другие, более радикальные методы.

Вы помните, на странице 44 обвинительного заключения среди вещественных доказательств, которыми следствие доказывает свое обвинение, упомянута некая таинственная ПЯТАЯ записная книжка, которой нет в деле? Тогда я хочу напомнить вам и о своей записной книжке, куда я занес домашний адрес Кидда и Локк – я вручил ее следователю при обыске, а в суде показывал страничку из нее, с адресами Кидда и Локк (подтвержденный, кстати, Интерполом).

Так вот, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что любой следователь неизбежно ссылался бы на эту книжку. Как же, куда уж более явное подтверждение знакомства с Киддом – его домашний адрес в моем блокноте! Вот и следователь Х., ведший мое дело, ссылался – на странице 44.

Но одновременно следователь Х. Понимал, что этакое доказательство напрочь разрушает доводы о том, что Кидда и Локк невозможно отыскать. Их попросту недопустимо найти, иначе обвинение рухнет. Поэтому книжку с адресами из дела убрали, а в неизвестно когда составленном протоколе ее осмотра следователь М. с понятыми М. и И., также работающими в ФСБ, указали, что «никаких записей, относящихся к делу, в книжке нет». Что ж с того, что они там есть! И нестыковочка исчезла. Была – и нету. Убрали.

Если бы не упоминание об этой пятой книжке, которое забыли стереть со страницы 44…

В результате таких «произвольных» методов ведения предварительного следствия и предъявленное мне обвинение носит какой-то «произвольный» характер.

При этом, чтобы упредить возможные возражения гос.обвинителя, я сразу же подчеркну, что слово «произвольный» я произвожу не от слова «произвол», как естественно было бы ожидать с учетом обстоятельств дела, а от слов «составленный в вольной манере».

А как, скажите на милость, защищаться от такого «произвольного» обвинения?

Как вообще защищаться, если в своей речи прокурор обвиняет меня в совершении действий, которые даже не упомянуты ни в постановлении о предъявлении обвинения, ни в обвинительном заключении, ни при изучении дела в суде? Что это – обвинение без предъявления обвинения?

Как защищаться – и от чего?! – если в сентябре 2000-го года дело прекращено за отсутствием состава преступления – а в ноябре 2001-го прокурор вновь обвиняет меня по тому же пункту? Ладно, я не имею права задавать вопросы прокурору; но суд просил его объяснить, каким образом предъявлено обвинение по действиям, которые, как установило следствие, состава преступления не образуют! Ответа не последовало… Такое обвинение мне не понятно! Я не совершал преступления, я не виновен – это признало даже следствие ФСБ! – но меня все равно обвиняют. ПОЧЕМУ?!

Как защищаться, как еще доказывать свою невиновность в условиях, когда обвинение абсолютно абсурдно, но обвинитель решительно не желает этого замечать?!

Вообще, следствие, похоже, потому и бежит от конкретики в обвинении, что она губительна для обвинения и, если вдруг прорывается где-то, разрушает взлелеянный ФСБ миф о моей виновности. Нужен пример? Пожалуйста! Прокурор утверждает: «Сутягин раскрыл составляющие гос.тайну сведения о тактико-технических характеристиках двигателя Р**.» И в подтверждение своих слов приводит цитату (замечу, из статьи Солонина), где эти сведения, по его мнению, раскрываются: «Двигатель Р** относится все-таки к «IV+» поколению, хотя он и очень хороший».

Ну и где же тут, позвольте узнать, ТТХ? А в их отсутствии в чем же состоит моя вина? Ее нет! За что же тогда меня судят – и требуют осудить?!

Вполне естественно, наверное, что в таких условиях, когда просто-напросто отсутствует само событие, которое следствие в обвинении называет преступлением, я рассчитываю на полное свое оправдание.

Вот так вот из-за стремления уйти от конкретики – а значит, и правды, и появляются до того расплывчатые формулировки обвинения, что под них можно подвести все, что угодно. И опубликованное в «Красной звезде» название завода – «Калугаприбор» – превращается в речи прокурора в «сведения о предприятиях, работающих по лицензии с инофирмами». В первом случае моя невиновность очевидна всем, но гос.обвинителя такое положение не устраивает, и он многозначительно намекает на выдачу сведений о производственных мощностях, номенклатуре изделий, бизнес-планах… Ну и в чем же меня – в такой вот «произвольной» форме – все-таки обвиняют?

А конкретики очень хотелось бы! Странно должен выглядеть приговор, которого добивается обвинение: «Работал на иностранную разведку, а на какую – не скажем, потому что сами точно не знаем». Эксперт НИЦ ФСБ полковник С. с ходу назвал пять разных военных разведок – и пояснил, что действуют они независимо. Ну и в сотрудничестве с какой же из пяти меня обвиняют? Уж это-то обстоятельство, как я понимаю, нужно было установить – и дать хотя бы знать обвиняемому!

Я напрасно добиваюсь вот уже больше года, чтобы мне наконец сообщили детали выдвинутого против меня обвинения. Но этого так и не произошло. Меня так и судили без предъявления конкретного обвинения – и сказанное выше лишний раз это подтверждает. Или же невиновного можно обвинять вообще в чем заблагорассудится?

Вообще, складывается такое впечатление, что в этом деле больше всего сторона обвинения боится говорить правду. Потому что если ее произнести вслух, моя невиновность станет слишком очевидной, а этого следствие, похоже, не может допустить ни при каких условиях.

Но как можно открыто в здравом уме и ясной памяти всерьез утверждать, что я по заданию американской разведки собирал сведения о том, что США в своем штате Аляска собирается развернуть свою американскую систему противоракетной обороны? Неужели же американская разведка об этом еще не знает? Газеты об этом пишут последние пять лет. Но газет в разведке, видимо, не читают…

Кстати, об американской разведке. В своей речи прокурор утверждает: «Сутягин в силу своего образования и жизненного опыта осознавал, что имеет дело с разведкой». Я понимаю, что краткость – сестра таланта, но мне непонятно, какие факты позволяют сделать это заявление. В средней школе, на физфаке МГУ и в аспирантуре по специальности «всеобщая история» меня не учили выявлять иностранных разведчиков. За 37 лет своей жизни к контрразведывательной деятельности по выявлению разведчиков меня ни разу не привлекали ни по работе, ни в свободное от работы время – так что опыта в этой области я не имею никакого – ни жизненного, ни профессионального.

О каком же тогда образовании и опыте говорит государственный обвинитель? А без них – где же здесь прямой умысле, твердое понимание того, что речь идет о чужой разведке – то есть те факторы, которые закон почему-то считает непрепенной частью состава преступления, в котором меня обвиняют? А без этих факторов, без этой важнейшей составной части – где же здесь состав преступления?

Речь прокурора не только не прояснила, а еще больше запутала предъявленное обвинение. Поэтому я обращаюсь к суду: Если Вы все-таки уступите тому давлению, которое, насколько я могу видеть, исподволь, косвенно, а может быть, и открыто, оказывает на Вас сторона обвинения, добиваясь непременного вынесения обвинительного приговора, то выполните хотя бы требования закона, укажите те – нет, не словеса, а объективные факты, которыми вы будете подтверждать прозвучавшее ранее абсурдное утверждение об образовании и жизненном опыте. (Только, ради Бога, не надо ссылаться на показания эксперта НИЦ ФСБ С., заявившего, что «Сутягин мог научиться выявлять чужих разведчиков, прочитав несколько документов»!) А то ведь предложенная прокурором бездоказательная краткость – это хоть и короткая, но чересчур простая дорога, чтобы бездоказательно объявить невиновного виноватым…

Кстати, о фактах и доказательствах. Как подметил в своей речи адвокат Гаврюнин, в советской юридической практике 30-х – 50-х годов господствовало убеждение в том, что «бремя доказывания утверждение лежит на утверждающей стороне». Я, конечно, не знаю, действует ли это правило и сейчас или же суды руководствуются все-таки зафиксированной в Конституции презумпцией невиновности. Но, так или иначе, а я, не ожидая от следствия проявления объективности, сам отыскивал и предоставлял следствию доказательства своей невиновности – книги и газеты, которыми я пользовался. Все они были предоставлены прокуратурой в суд.

Часть из этих книг, лежавших перед судом, оказалась на английском языке. Понимая, что объективности ради участники процесса нуждаются в переводе, выполненном абсолютно посторонним человеком, я попросил пригласить для исследования англоязычных доказательств переводчика.

Каково же было мое удивление, когда участвующий в процессе гос.обвинитель в очень решительной форме выступил – против вызова в суд переводчика! И это при том, что и состав суда, и сам гос.обвинитель английским языком не владеют! Если бы я не знал прокурора лично, я был бы убежден, что он попросту пытается воспрепятствовать исследованию им же самим представленных в суд доказательств. (Иными словами, по ходу судебного следствия прокурор понял, что представленные им доказательства подтверждают не мою вину, а, напротив, мою невиновность!) Однако, я лично знаком с Олегом Борисовичем уже больше года, поэтому его реакция была мне совершенно непонятна.

…Правда, было в той ситуации еще одно грустное обстоятельство: суд-то ведь для исследования доказательств переводчика тоже не вызвал… Впрочем, вероятно, этому есть и другое объяснение: по-видимому, суду с этим делом и моей невиновностью и так уже все понятно.

Пару слов я хотел бы сказать и о «доказательствах», представленных следствием в подтверждение обвинений в мой адрес.

Тут вопрос сложный. ФСБ в печати и на телевидении нагнетает атмосферу, сообщая различные ужасы об исследуемом здесь деле и стараясь, по-видимому, повлиять на общественное мнение и мнение членов суда. Но дело в том, что одновременно ФСБ раскрывает информацию по сути обвинения – а я в итоге уже устал отвечать на вопросы соседей по камерам: «Где кирпич?»

Да-да, именно кирпич, но не простой, а фигуральный, с дырочкой внутри для упрятывания секретов и передачи их ночью вражеским шпионам, как в фильмах. Иными словами, где доказательства того, что всю ту – и именно ту информацию, которую следствие указывает в обвинении, и в передаче которой, собственно, и обвиняют – что именно ее-то я действительно и передавал?

Поняв, что дальше доверять посулам следствия объективно во всем разобраться уже нельзя, я отыскал-таки нужные материалы и установил, что пересказывать Кидду и Локк статью о СПРН я не мог – а прокурор все равно утверждает, что я ее пересказывал. Ну а где доказательства? Чем гос.обвинитель доказывает установленность того факта, который он указывает как эпизод обвинения? Где кирпич-то?

Я утверждаю, что невиновен, следствие возражает – но где доказательства антитезы? Тут прямо получается какое-то творческое развитие юридической теории: «Обязанность доказывания невиновности лежит на обвиняемом, а обвинение доказывать необязательно». Если этот тезис неверен – тогда где кирпич?

Насколько я понял, закон требует, чтобы показания обвиняемого сторона обвинения подтверждала «иными доказательствами». На мой взгляд, таких иных доказательств предъявленного мне обвинения –; а обвиняют-то меня в сборе, хранении и передаче сведений! – в ходе судебного следствия сторона обвинения не представила.

Ну как, в самом деле, собранный из разноцветных половинок неизвестно откуда взявшийся в деле тайваньский компьютер, который следствие выдает за изъятый при обыске мой компьютер американского производства – как он подтверждает пункт из обвинения, гласящий, что я знакомил Кидда, скажем, с вырезкой из «Известий», в которой говорилось о ракете Х-31? Как этот же и другие такие же пункты доказывают таможенные декларации, банковские справки, расписки друзей о получении денег в долг и тому подобные вещи, представленные гос.обвинителем в качестве «иных доказательств» предъявленного мне обвинения?

Ну а уж вопрос о доказывании собственно виновности, умысла – он вообще у стороны обвинения остается далеко в стороне! Виновность моя просто постулируется априори, без доказательств, применяется прием объективного вменения…

Но я все-таки надеюсь, что суд подойдет к решению этого вопроса по-иному – и признает отсутствие моей вины, умысла. Действительно, это какие же замысловатые доказательства необходимо привести, чтобы подтвердить умысел вменяемого вроде И. Сутягина на причинение ущерба внешней безопасности России путем ознакомления иностранцев с публикациями периодической печати?! Вот и следствие не приводит никаких доказательств существования такого дикого умысла – потому что его нет, не было и попросту не могло у меня быть!

Но отсутствие доказательств вины – не есть ли свидетельство отсутствия вины, доказательство моей невиновности?

Вообще из всего судебного следствия и особенно завершающей речи прокурора у меня сформировалось твердое убеждение, что следствие и сторона обвинения в целом обвиняют меня в сборе и хранении сведений, но доказать стремятся совсем другой факт – то, что я ездил за границу и располагал деньгами. (Неужели же вновь, как еще совсем недавно, это является преступлением?!) Доказывать же выдвинутое против меня обвинение сторона обвинения по какой-то причине и вправду считает необязательным. (Но ведь не могут же быть правдой слова, сказанные в припадке откровенности начальником следствия калужского УФСБ Калашниковым: «С судом мы обо всем договорились!»!!!) В отсутствии «кирпичей» следствие сложило где-то в стороне от сути обвинения домик из кубиков – и объявило обвинение доказанным. Не сумев доказать не то что вину, а просто событие инкриминируемого мне преступления, гос.обвинитель призвал осудить невиновного.

Я же, будучи невиновным, прошу принять единственно верное решение – оправдать меня.

В самом деле, а какой еще приговор может быть вынесен – если, конечно, поступать по совести – в условиях, когда событие преступления не доказано, наличие состава преступления не определено, а виновность мою даже и не пробовали доказывать, потому что нельзя доказать существование несуществующего?

В совещательной комнате вам предстоит отвечать именно на эти три вопроса. И, если у вас не еще определенного решения по поводу их доказанности, я очень прошу вас, определяя это свое решение, вспомнить про отсутствующие в деле кирпичи, про путающихся в своих заключениях экспертов, про обвинение в умысле совершить гос.измену путем чтения газет…

Я прошу вас вспомнить обо всем этом – и оправдать меня.

Я не совершал преступления, в котором меня обвиняют, потому что я не мог этого сделать. Но я прекрасно понимаю, что даже в условиях полной моей невиновности обвинительный приговор суд все равно может мне вынести.

Один из моих защитников назвал это дело «заказным». Я бы назвал его иначе – конъюнктурное. Свой вопрос о том, когда же моя деятельность, по мнению ФСБ, становится «общественно-опасной», я задал однажды заместителю начальника областного управления ФСБ Д. Он ответил очень прямо: «Ты становишься опасен в момент, когда, прочитав газету, делаешь вывод из прочитанного. И потому ты должен сидеть!»

Вот в этом и кроется, по-моему, вся суть этого непомерно раздутого, но очень простого дела. Сегодня для госбезопасности по конъюнктурным соображениям опасен любой думающий человек, и это прозвучало предельно откровенно. Но решать свои проблемы ГБ традиционно, как я успел заметить, предпочитает чужими руками. Поэтому вас и попросили закрыть глаза на грубо выдранные из дела доказательства и фальсифицированные протоколы, признать подложные документы подлинными, а неизвестно откуда взявшиеся компьютеры изъятыми при обыске. Сделать все это – и со спокойной душой признать невиновного – виновным.

У вас ЕСТЬ возможность поступить именно таким образом. В конце концов, не зря же бытует грубоватая поговорка: «Тем, кто любит колбасу и уважает закон, не следует видеть КАК делается то и другое».

Но у вас есть и другая возможность. Вы можете не подписывать приговор, которого от суда добивается обвинение, а, как того и требует Конституция и Закон, истолковать все сомнения в мою пользу – и оправдать меня. Неужели у вас нет никаких сомнений в обоснованности целый год звучавшего здесь абсурдного обвинения?!

Я тешу себя надеждой, что суд, вынося приговор, будет решать вопросы правосудия, обоснованности предъявленного обвинения, а не руководствоваться политической или какой-то другой целесообразностью, конъюнктурой…

…Мои родные обратились ко мне с просьбой: «Знаешь, на тот случай, если суд все-таки, не смотря ни на что, объявит тебя виновным – найди какие-нибудь слова, напиши дочкам… Не хотелось бы, чтобы они уже в этом возрасте потеряли веру в правду и справедливый суд…»

Такие слова я, конечно постараюсь найти – я хочу, чтобы мои дети ВЕРИЛИ нашей стране. Но я, в свою очередь, прошу вас: избавьте меня от необходимости оправдывать суд в глазах десятилетних девочек!

И. Сутягин, 27 декабря 2001 года