Пресса о «Деле» Сутягина

Лубянские тюрьмы

Следственные изоляторы ФСБ – вне закона. Что происходит там – не знает никто.

Если составить рейтинг претензий к России со стороны западной демократии, то, помимо неповоротливой и коррумпированной судебной системы, первую строчку своеобразного хит-парада займут нарушения прав человека в наших исправительных учреждениях. Еще семь лет назад Россия пообещала Совету Европы изменить свою пенитенциарную систему: сделать ее законопослушной, прозрачной и подчиненной общественному контролю. Но не сделала.

Примеров тому наберется на многотомник. Но мы остановимся на одной «частности»: по-прежнему существует сеть следственных изоляторов, подчиненных Федеральной службе безопасности, но не подчиняющихся закону. Не только потому, что это противоречит стандартам Совета Европы, но и Конституции самой России. За последнее время именно СИЗО ФСБ стали тем местом, где, как когда-то, в не столь далекие времена, ломают людей, не угодных режиму.

Лубянская избушка

В 1996 году, когда Россия вступала в Совет Европы, мы торжественно пообещали выполнять все надлежащие условия и соответствовать европейским стандартам. На Западе все понимали, что сразу изменить положение вещей не удастся, но посчитали: Россия достойна вхождения в европейскую семью хотя бы за благие намерения, пройдет время – все образуется. Но события последних лет выявили тревожную тенденцию: благие намерения никто не спешит реализовывать.

Так, Россия в течение одного года (то есть к году 1997-му) должна была пересмотреть закон «Об органах Федеральной службы безопасности» – привести его в соответствие с европейскими нормами, согласно которым спецслужбы не имеют права вести следствие и располагать центрами предварительного заключения.

В 2001 году все следственные изоляторы страны были переданы в ведение Министерства юстиции. Все, но только не те, которые принадлежали ФСБ. «Лефортово» и другие СИЗО, подведомственные чекистам, оказались подчиненными МВД. Безусловно, это не соответствовало европейским требованиям, но хоть как-то исправило ситуацию. Ненадолго. Совсем скоро кто-то в Кремле «одумался», и чекистские изоляторы вернулись на прежнее место – в структуру Федеральной службы безопасности.

В апреле 2002 года, рассматривая «успехи» России на ниве построения правового государства, Совет Европы отметил, что Российская Федерация затягивает внесение изменений в закон о спецслужбах, правда, при этом порадовался: уже «отменено право Федеральной службы безопасности иметь в своем ведении следственные изоляторы (за исключением СИЗО «Лефортово» в Москве)». Очевидно, Совет Европы кто-то ввел в заблуждение.

На самом деле ситуация усугубилась. И дело здесь не только в праве иметь собственных зэков.

Полномочия ФСБ в целом не только не были ограничены – они даже расширены: теперь органы госбезопасности вправе расследовать как особо тяжкие преступления, оговоренные в УПК, так и административные правонарушения. То есть теоретически органы госбезопасности могут себе позволить и дознание на предмет нарушения правил уличного движения. То, что корпоративный закон «Об органах Федеральной службы безопасности» противоречит УПК, мало кого волнует.

Именно этот закон предоставляет ФСБ эксклюзивное право «иметь и использовать следственные изоляторы». Все остальные силовые ведомства лишены такой возможности. Правда, согласно тому же документу, использовать эти изоляторы ФСБ должна «в соответствии с законами РФ».

А теперь внимание: на самом деле СИЗО Федеральной службы безопасности функционируют на основании никому не известных, более того, секретных документов. Администрация «Лефортова» утверждает, что режим внутри СИЗО регламентируется «своими правилами», потому что изолятор существует по «собственным законам». Это признание лишний раз демонстрирует неподконтрольность этой структуры, в частности и ее отношение к Конституции в целом.

Формально Лефортовская тюрьма живет по некоему Положению о следственном изоляторе Лефортово», утвержденному директором ФСБ. Далеко не все адвокаты, чьи подзащитные находятся в этом СИЗО, смогли увидеть текст этого документа. Какова правовая база функционирования остальных СИЗО ФСБ, и вовсе не известно.

Все это не просто отвлеченная правовая проблема, она более чем прикладная. Не дай бог кому-то из вас попасть в чекистский изолятор – в отличие от заключенных других СИЗО вы даже не сможете ознакомиться со своими правами: они – государственный секрет.

Все наши попытки выяснить, что творится в провинциальных изоляторах госбезопасности, закончились полным фиаско: центр общественных связей ФСБ на наш запрос о нормативной базе, регулирующей жизнь изоляторов госбезопасности, ответил в своей традиционной манере – молчанием.

Почему у ФСБ не может быть тюрем

К сожалению, не все, включая юристов, осознают, что нахождение человека в руках той структуры, которая, собственно, и производит расследование, недопустимо.

С одной стороны, это вопрос обеспечения беспристрастности расследования, поскольку любая возможность воздействия на обвиняемого с целью получения желаемых показаний должна быть исключена. С другой стороны, это вопрос соблюдения прав заключенного, который по закону может вообще не давать никаких показаний.

ФСБ цепляется за свои изоляторы потому, что они являются инструментом воздействия на подследственных. Ведь государственная практика взятия «заложников» – как правило, бизнесменов, чтобы добиться от них желаемого, – стала нормой жизни современной России. Хочешь растрясти предпринимателя на деньги, отнять у него собственность – сажай в СИЗО либо его самого, либо кого-то из его друзей и коллег. Таких «заложников» уже достаточно: Глушков (инструмент воздействия на Березовского), Титов (арест которого – шантаж Гусинского), Лебедев, Пичугин – «заложники» воины против «ЮКОСа».

В крайнем случае в роли «заложников» могут оказаться и сами олигархи. Ведь только после того, как Владимир Гусинский оказался в следственном изоляторе, власти добились от него отказа от собственности в пользу государства. Он все же подписал знаменитый «протокол N 6» – и его отпустили.

Но Гусинский стал «сидельцем» «Бутырки». Путин в те времена только осваивал свои полномочия, и власти еще снисходили до объяснений. Говорили об «интеллигентных соседях», торжественно рассказывали о холодильнике, доставленном в камеру. Мы не оценили тогда этот жест, а ведь это был разгул демократии. Если сравнить с тем, что происходит ныне.

Режим окреп, и теперь «заложников», как правило, сажают в «Лефортово», а про условия их содержания никто рассказывать и не думает. Это обстоятельство стала активно использовать Генеральная прокуратура – ее «клиенты» все чаще и чаще оказываются в тюрьмах госбезопасности. В основном это VIРы, которых нужно «убедить» сотрудничать со следствием.

Адвокатское бессилие

Гражданин очень даже просто может оказаться в СИЗО ФСБ в роли заключенного. Его защитнику попасть туда – для оказания юридической помощи – очень сложно.

Подходя к воротам чекистской тюрьмы, адвокат вовсе не уверен в том, что его туда пустят. Единственное, что ему гарантировано, – внушительных размеров очередь. Например, два месяца хождения адвокатов, защищающих Евгения Решетникова (одного из обвиняемых по делу «ЮКОСа»), в «Лефортово» закончились только тремя встречами со своим клиентом.

Кроме очередей, существуют и другие препятствия.

Сегодня, если говорить честно, в изоляторах от адвоката требуют три документа: удостоверение члена коллегии адвокатов, ордер, выданный юридической консультацией, и разрешение следователя или судьи.

Но стоит напомнить, что еще в октябре 2001 года Конституционный суд России эту практику признал противоречащей Конституции, поскольку она «служит основанием неправомерных ограничений данного права, ставя реализацию возможности свиданий обвиняемого (подозреваемого) с адвокатом в зависимость от наличия специального разрешения лица или органа, в производстве которого находится уголовное дело». Чихать хотели на это решение и следователи, и судьи, и хозяева следственных изоляторов.

Вот и получается, что разрешение адвокату должен давать следователь ФСБ. Но если ФСБ вздумает помешать защите отстоять права арестанта, сорвать подготовку к процессу, то адвокат никакого разрешения не получит.

В изоляторе «Лефортово» и его петербургском филиале – СИЗО УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области – действует писаное правило, по которому у адвоката можно требовать подобное разрешение. А если адвокат поимеет наглость заявить о несоответствии этого правила закону (формально он может пожаловаться в прокуратуру), то очень скоро пожалеет об этом.

Адвокат Каринна Москаленко, отправившая жалобу на действия сотрудников «Лефортова» в Генпрокуратуру и начальнику СИЗО г-ну Кирюшкину, получила совет от заместителя начальника Лефортовского изолятора: «не настаивать на ответе, или мы возбудим уголовное дело в отношении вас о подделке документов, дающих право на свидание с подзащитным».

Но даже адвоката, имеющего и ордер, и разрешение и преодолевшего все остальные преграды, в СИЗО могут все равно не пустить. Одного из адвокатов, защищающих того же Евгения Решетникова, не пустили к клиенту только потому, что к тому времени, когда подошла его очередь, канцелярия СИЗО уже закрылась. А охранники на КПП потребовали, ссылаясь на распоряжение начальника «Лефортова», чтобы на разрешении, выданном следователем Генпрокуратуры по особо важным делам, была еще и виза тюремной канцелярии.

Предлогов, под которыми чекистские тюремщики могут отказать адвокатам в свидании со своим подзащитным, огромное количество: банный день, нехватка конвойных, отсутствие свободных комнат для встреч…

Иногда происходят и совсем уж странные истории. Когда Евгений Бару, адвокат главы «Менатепа», приехал 21 октября 2003 года в «Лефортово», чтобы встретиться с Платоном Лебедевым, то на КПП ему сообщили, что его клиент переведен в какой-то другой следственный изолятор. Естественно, наврали – Лебедев в это время оставался в «Лефортове».

Законы для общего пользования, те, которые мы демонстрируем всему миру, у нас весьма гуманные. Например, адвокату гарантируется право на свидания с подзащитным наедине, без ограничения их количества и продолжительности. Но в ФСБ понятия конфиденциальности не существует. Адвокат и подзащитный могут обмениваться документами только… с разрешения начальника тюрьмы.

Конфиденциальность может быть нарушена и иным образом. Обвиненный в шпионаже инженер американской компании Qualcomm Ричард Блисс, приехавший телефонизировать Ростовскую область, был посажен в СИЗО ФСБ. Там его продержали больше недели без предъявления обвинения и без доказательств вины, при этом следователи почему-то настаивали на даче показаний. Администрация СИЗО «любезно» предоставила Ричарду Блиссу переводчика в погонах ФСБ. Так и общался американец со своим адвокатом через «переводчика». Блисса выпустили из камеры, только когда из Москвы приехал адвокат, говорящий по-английски. А Ростовское УФСБ постаралось поскорее забыть о своей «удаче».

На самом деле нарушения прав подследственных и их защитников в изоляторах ФСБ происходят ежедневно. Об этом говорилось, в частности, в докладе уполномоченного по правам человека, представленном Государственной Думе: «В жалобах адвокатов, которые осуществляют защиту лиц, содержащихся в СИЗО ФСБ, говорится об ущемлении права на защиту. 'В таких СИЗО устанавливаются ограничения на общение адвоката с подзащитным: требуются дополнительные документы на предоставление свидании, которые (документы. – И.К.) не предусмотрены законом: на каждое свидание необходимо отдельное разрешение».

Записки из мертвого дома

Не являются тайной и впечатления людей, которым пришлось побывать в СИЗО госбезопасности. Журналист Григорий ПАСЬКО, который провел несколько лет в следственном изоляторе ФСБ во Владивостоке, рассказал нам:

«Когда я сидел во Владивостоке в СИЗО ФСБ, моей жене не позволяли увидеть меня в течение шести месяцев. В течение первых двух месяцев меня допрашивали в отсутствие адвоката – его просто не пускали в СИЗО. Я отказывался отвечать на вопросы следователя. Но чистые листы протоколов с пометкой «Допрос проводился без участия адвоката» сотрудники ФСБ невозмутимо приобщили к материалам дела. Невероятно, но позднее судья принял к рассмотрению мое дело и даже не удивился столь очевидному нарушению. В законе ясно сказано, что адвокат на предварительном следствии может встречаться со своим подзащитным столько раз, сколько сочтет нужным, а время свиданий не должно ограничиваться.

Я неоднократно наблюдал во Владивостокском СИЗО применение пыток. Допускаю, что и в других СИЗО ФСБ пытают людей.

Во Владивостоке надзор над СИЗО осуществляет городская прокуратура. Но прокурор навещает СИЗО редко, хотя по закону обязан делать это еженедельно. Обычно он не идет далее одной-двух камер, а то и не далее кабинета начальника СИЗО.

Жалобы прокурору, Путину или кому-нибудь еще, вообще любые письма должны передаваться в запечатанном конверте как личная корреспонденция. Хотя бы потому, что вина людей, сидящих в следственном изоляторе, еще не доказана, они не могут быть поражены в гражданских правах. Но во Владивостокском СИЗО запечатанные письма дежурный отказывался принимать. Запечатанный конверт могут и в лицо вам бросить. Берут только открытые.

Противозаконна также применяемая ФСБ практика «оперативного сопровождения судебного разбирательства». Какие могут быть оперативно-розыскные мероприятия после того, как следствие закончено и дело передано в суд? Ведь по закону после этого деятельность оперативных органов должна заканчиваться. Но сотрудники ФСБ продолжают прослушивать телефоны. Они тайно встречаются со свидетелями, запугивают их, посещают судебные заседания, следя за «правильностью» хода процесса.

В ФСБ собственные изоляторы со своими правилами существуют постольку, поскольку ФСБ считает себя всесильной. Ей можно все».

Валентин МОИСЕЕВ, бывший дипломат; обвиненный в шпионаже в пользу Южной Кореи и отсидевший три с половиной года в «Лефортове», рассказывает:

«Любыми документами (проекты жалоб, ходатайств, заявлений на суде) я мог обмениваться с защитниками только с письменного разрешения руководства СИЗО. Начальник читал эти документы и, если не хотел, чтобы мы ими обменивались, отказывался подписывать наши заявления об их передаче. Да, заявлений этих должно было быть два – одно от меня, другое от защитника.

В «Лефортове» не бьют, по крайней мере я не испытывал этого на себе и не слышал ни от кого из его узников, с кем мне приходилось встречаться. Персонал не разговаривает с заключенными матом и не тыкает. Предпочитает вообще не разговаривать. На вопрос: «Который час?» зачастую вместо ответа можно увидеть приложенный к губам палец: всякие разговоры с заключенными запрещены.

В «Лефортове» тебя подавляют, с первой минуты дают понять: ты ничто, ты здесь один и целиком во власти этой тюрьмы, выход из нее возможен только после полного подчинения системе.

Широко практикуются администрацией действия, выбивающие человека из колеи, нервирующие его и провоцирующие на какие-то эмоциональные взрывы – те, что в военном деле называются «тревожащий огонь». Так, не прошло еще и двух месяцев моего заточения в тюрьму, в субботний день, когда тишина в тюрьме наиболее пронзительна, в камере открывается кормушка, и после положенного в таких случаях вопроса: «Ваша фамилия, имя, отчество?» мне приказывают немедленно готовиться к выезду из изолятора, «одевшись по сезону». Зачем? Куда? – об этом, как обычно, ни слова – «не положено». Я, естественно, оделся, сижу, жду, судорожно размышляя, что бы это могло значить. Голова от волнения соображает туго, все забивает единственная мысль: наверное, конец моим тюремным мучениям или, может быть, переводят в другой изолятор, как грозился следователь, но почему тогда не сказали о вещах?

В этих размышлениях и от ожидания выезда меня уже всего трясло. Так прошли час, два. Наконец я не выдержал и, включив сигнал вызова, обратился к контролеру: «Когда же будет выезд?». Прошло еще не меньше получаса, пока он выяснял, и пришедший начальник смены, «корпусной», объяснил, что никакого выезда не предполагалось.

Я давал показания, не понимая, что делаю и говорю. Первые месяцы пребывания в тюрьме – период абсолютного умственного затмения, полная потеря понимания происходящего, стремление сделать все для прекращения заключения, ощущение смерти и ирреальности. Постоянная сонливость. Это период искусственного и искусно навязываемого полубезумия, толчком к которому является общее шоковое состояние, вызванное, возможно, психотропными веществами».

Физик Анатолий Бабкин, обвиненный в передаче Эдмонду Поупу секретных сведений, рассказывал, что в изоляторе «Лефортово» люди «спят на ходу». Адвокаты и жена Алексея Пичугина, сотрудника «ЮКОСа», сидящего сейчас в «Лефортове», говорят, что Пичугин подвергается воздействию наркотиков.

Бывший руководитель аппарата Комитета по международным делам Госдумы Владимир Трофимов вышел из Лефортовской тюрьмы в полной уверенности, что ему во время следствия подкладывали в пишу химические препараты. «В тюрьме «Лефортово», – говорил он в интервью «Новым Известиям», – есть определенная специфика, которой нет нигде. После тех методов особого воздействия, которые ко мне там применили, я предпочел бы сидеть в общей камере в обычной тюрьме».

Не исключает возможности добавления ему в пищу каких-то препаратов и американец Эдмонд Поуп. Этим он, в частности, объясняет то, что к нему так и не был допущен для лечения американский врач, который по анализам крови и мочи мог бы без труда определить наркотик. Тем более что такие прецеденты с американцами, задержанными в России, уже бывали. В интервью газете «Версия» Поуп прямо утверждает: «Персонал «Лефортова» подсыпал в мою еду яд».

Из воспоминаний Валентина МОИСЕЕВА:

«Тюремный корпус и следственное управление ФСБ находятся под одной крышей. А значит, ФСБ, то есть ведущая расследование организация, выбирает условия твоего содержания и методы обращения. Есть камеры сухие и теплые, а есть сырые и холодные. Разное и отношение: могут позволить иметь очки при себе, а кому-то они выдаются только днем, так как «ночью положено спать»; кому-то можно иметь собственное постельное белье, а кому-то нет.

Предлоги для того или иного решения администрации, касающиеся условий содержания, могут быть самыми разными, предела демагогии и своеволия нет. Вот как, например, мне было отказано в разрешении получить постельное белье из дома:

– Вы понимаете, – говорил один из заместителей начальника СИЗО, – я не могу вам разрешить иметь собственную простыню. А вдруг вы повеситесь на ней! Кто будет отвечать?

– Но ведь при желании я могу сделать это и на казенной простыне.

– Это другое дело. Казенную простыню вам дал законодатель, он и несет за нее ответственность. А если я вам разрешу иметь свою, то получится, что я дал вам орудие самоубийства и, следовательно, я несу за это ответственность.

Он прекрасно знал, что просто издевается: самоубийство в условиях существующего в «Лефортове» режима исключено. Каждые 2-3 минуты надзиратель заглядывает в глазок камеры.

В СИЗО ФСБ не умирают. Если заключенный окажется при смерти, его успеют перевезти в другой изолятор.»

Илья КРИГЕР

НАША СПРАВКА: ЗНАМЕНИТЫЕ «СИДЕЛЬЦЫ» ЛУБЯНКИ (1998-2003 гг.)

СИЗО ФСБ, Москва, «Лефортово» Эдуард Лимонов, писатель; Мурад Гарабаев, бухгалтер Центробанка Туркмении, обвинялся в хищении 41 млн долл.; Валентин Моисеев, дипломат, обвинялся в шпионаже: Анатолий Быков, авторитетный предприниматель; Якуб Салимов, министр внутренних дел Таджикистана; Александр Литвиненко, бывший сотрудник ФСБ, политэмигрант; Надиршах Хачилаев, депутат Госдумы, обвинялся в организации массовых беспорядков, незаконном хранении и ношении оружия и т.д.; Платон Лебедев, бизнесмен, «ЮКОС», «Менатеп»; Алексей Пичугин, бизнесмен, «ЮКОС»; Линар Зинатулин, бывший руководящий работник Мингосимущества, обвинялся в злоупотреблении должностными полномочиями; Даут Коригов, подполковник милиции; Эдмонд Поуп, гражданин США, обвинялся в шпионаже: Игорь Сутягин, сотрудник Института США и Канады, обвинялся в шпионаже; Николай Глушков, бизнесмен, «Аэрофлот»; Михаил Коданев, сопредседатель партии «Либеральная Россия», подозревается в организации убийства депутата Сергея Юшенкова.

СИЗО УФСБ по Мордовии

Оксана Малкина, директор фирмы «Парти», бывшая жена кандидата в губернаторы Нижегородской области Андрея Климентьева, подозревалась в уклонении от уплаты налогов; Дмитрий Паршин, начальник УБНОНа, обвинялся в незаконном обороте оружия и наркотиков; Ольга Чичулина, предприниматель, обвинялась в незаконном присвоении 2, 5 млн рублей.

СИЗО УФСБ по Краснодарскому краю

Лариса Романова, анархистка; Лариса Щипцова, анархистка, к моменту заточения находилась на 6-м месяце беременности.

СИЗО УФСБ по Приморскому краю

Григорий Пасько, журналист, обвинялся в шпионаже.

СИЗО УФСБ по Санкт-Петербургу

Александр Никитин, офицер ВМФ, обвинялся в шпионаже; Михаил Миларишвили, бизнесмен, подозревается в организации похищения.

СИЗО УФСБ по Красноярскому краю

Валентин Данилов, физик, обвинялся в шпионаже; Валерий Суладзе, вице-губернатор, обвинялся в экономических преступлениях.

СИЗО УФСБ по Ростовской области

Ричард Блисс, американский инженер. обвинялся в шпионаже.

СИЗО УФСБ по Смоленской области

Юрий Балбышкин, заместитель губернатора, обвиняется в злоупотреблениях служебным положением; Анатолий Макаренко, вице-губернатор, подозревается в экономических преступлениях.

Подготовил Константин ПОЛЕСКОВ