Рассказы Игоря Сутягина

Предыдущий

К оглавлению

Светлая река

Так писала Анна Андреевна Ахматова; но, читая её, задумываюсь иногда – а где она, где – своя, моя земля – для меня, рождённого в Москве, росшего в днепровском Запорожье, жившего и растившего дочерей под калужским небом? Не знаю, верно ли я всё понял, но кажется, что ответ мне дала – река Кама.

…Мне повезло в жизни – я много повидал земель, городов и рек. Стоял на шотландском берегу Северного моря, входил босым в декабрьские тихоокеанские воды пролива Хуан-де-Фука, с ещё целых «Башен-близнецов» смотрел на каменный лес Манхэттена, бродил по тесным улочкам Брюсселя и Лондона, стоял, просветлённый, в бело-золотом Гербовом зале ленинградского Эрмитажа (из всех виданных мной городов и столиц самый красивый, самый величественный – Ленинград, Петербург!). Я видел Потомак и Темзу, Дунай и Волгу, я жил на Днепре – но только на Каме увидел что-то такое, чего не встретил прежде. Светлую реку.

Когда-то славяне называли главную свою реку (потомки назовут её Западной Двиной) – Светынью. Светлое, доброе имя. Но никогда не был я на Двине и не мог понять, отчего именно так величали реку. И только попав в Сарапул, на высокий камский берег, вдруг почувствовал, что имя это – Светынь – как-то удивительно точно подходит – Каме.

Глядя на Каму с обрыва Старцевой горы, я невольно сравниваю её с виданными мной прежде реками – от малютки Протвы, на которой стоит мой родной город, до Днепра и Волги. И вот что я понял: все они, от похожей в верховьях на большой ручей Протвы до родного моего запорожского Славутича-Днепра всегда были какими-то негладкими, чуть-чуть взволнованными, слегка неровными, их всегда и постоянно морщила то ли рябь, то ли небольшая волна, то ли просто отпечаток порывом налетающего ветра. И оттого все реки, которые я знаю – всегда бывают какими-то тёмными при взгляде на них вскользь-сверху. Один Дунай был другим – мутно-песочно-зелёным, как лужа, затуманенная просыпанным на дно ведром цемента…

А вот Кама – удивительным образом светлая. До середины нынешнего июня она и вовсе была совершенно гладкой, будто аккуратно разглаженной невидимым огромным бережным утюгом, без единой морщинки – до изумления похожей на запрятанное высоченными деревьями на дне глубокого оврага лесное озеро, которое не тревожит ни единое дуновение самого легчайшего ветерка. Тиха Кама до того, что в ней действительно отражаются даже днём, а не в безветренные предутренние минуты, кусты и деревья, стоящие на берегу напротив нас – точь-в-точь, как лесное озеро. И вот эта-то безмятежно-ровная Кама отражает, естественно, вместе с деревьями – и раскинувшееся над ней небо.

А какое же здесь небо! Оно, понимаешь ли, какое-то бескрайнее. Нет, не в том, конечно, дело, что видно выше – нет, связано это чувство бескрайности с тем, что небо над Сарапулом и Камой – с ровными, гладкими и очень далёкими краями. Оно опирается на землю где-то далеко и по почти идеально ровной, а не изрезанной холмами, как у нас в Подмосковье, линии. Оттого же, что линия эта лежит так далеко, неровности, рождённые лесом (а напротив нас, за Камой, от реки и до горизонта лежит много ниже нас один большой лес – дух захватывает от такого простора!), тоже сглаживаются расстоянием. Только грубо-ворсистый зелёный ковёр, ровно-ровно лежащий вдали до горизонта, и на него мягко ложится небо.

Вот так и выходит, что небо здесь – огромное. И – на удивление светлое, даже когда полностью затянуто облаками. Потому что даже и облака эти необъяснимым образом какие-то светло-белёсые, а не хмуро-стальные, как часто бывает над Подмосковьем.

И вот это-то огромное небо и отражается, опрокинувшись, в поразительно гладкой, зеркально-спокойной Каме. И она оттого почти постоянно – светлая.

Нет, бывает в ней и тёмно-свинцовая чернота, и тогда потрясающе смотрится на ней быстро уходящий вверх против течения, с белым-белым буруном под форштевнем белый пассажирский теплоход.

Но всё равно даже и теперь, когда с середины июня появились низовые какие-то ветры, которые морщат всё-таки величаво-спокойное зеркало Камы – всё равно даже и теперь по большей части Кама всё же стоит одного цвета со светлым небом. Белая Кама, как звали её прежде удмурты. Светлая. Светынь, стало быть?

И хотя я никогда не был на нашей, северной славянской прародине – на Западной Двине, я здесь, в Удмуртии, глядя на светлую Каму-Светынь под окном, отчего-то очень остро чувствую, что я – русский, и что Родина моя – и здесь тоже, и что с тихой этой рекой я буду теперь навеки связан как связан неразъединимо с Днепром-Славутичем, потому что и это тоже – большая неделимая моя Родина, моя земля, и что-то ещё чувствую, что кристально понятно, но совершенно невыразимо, что и не надо, в общем-то, объяснять – ведь, кто готов понять, и так знает, кто ж не готов – тому – зачем?..

Вот эти слова Николая Рубцова, самым бесхитростным, но удивительно точным образом открывающие всем, кто хочет понять, и моё тоже отношение к Родине, как-то не хочется уже дальше разъяснять. «…Чувствую самую жгучую, самую смертную связь».

…А ведь, казалось бы, всего-то и дел – светлая река под окнами стоящего над обрывом дома!..

И. Сутягин